Дождь в полынной пустоши (СИ) - Страница 4

Нид аф Поллак, по прозвищу Куцепалый, зябко потер руки, прикрывая от посетителя покалеченную левую ладонь правой. Глядел недружелюбно. Церковь велит с открытым сердцем привечать святых людей. Впрочем, вешать их также не запрещает.

− Чего ты хочешь? Денег? Милостыню подают на паперти. Это не здесь. Голоден? Зайди на кухню. Объедков полно, собак не кормили. Разут? Раздет? Обратись к лекарю, в покойницкую. Одежек предостаточно, расстарается. Ищешь правосудия? В Приграничье? Закон за тридцать верст. В Архе и тамошнего бальи*. Нуждаешься в пристанище? В Монтре богадельня для прокаженных, − и опять трет и прячет руку.

За долгие годы не отвык стесняться увечья, полученного не в бою и не в схватке с диким зверем. Безымянный палец ему отхватил старший брат, торопясь заполучить понравившееся кольцо. Безделица не проходила через распухший сустав фаланги.

− Ни о чем подобном я не упоминал, − сохранял полное спокойствие тринитарий.

− Тогда зачем пришел? - раздражение не сделало, рябое, в оспинах, лицо Поллака привлекательней. − Не отнимай моего времени.

− Зачем? - вопрос можно и опустить, но Эйгер переспросил, потянуть время. − Помочь.

Прозвучало легко. Выдохом.

− В чем? И чем? - Поллак нервно задвигал желваками. Заныло под сердцем. Месяц не срок исцелиться в утрате. Да и придет ли оно, исцеление? - Или говори внятно, или убирайся!

Тринитарий ему не нравился. Бывает такое, невзлюбишь человека с первого взгляда и слова. Вроде и не за что, а невзлюбишь. Слишком самоуверен, для во всем покорного воле небес. Слишком много самолюбия, для преданного сердцем истовому служению церкви. И слишком мало земного... Не воняет, пострижен, ухожен. И вообще, похож на новенький штивер*.... Пояс дурацкий с дурацкими кармашками нацепил. Зачем он тринитарию? Что складывать? Вшей? Но глядя на него, не скажешь, что завшивел.

Метания маркграфа потешили Эйгера. Грозный Поллак нищих недолюбливал. Случалось, травил псами, сек на конюшне, морил в яме. Не больно цацкался и с поповским сословием.

− Ваш сын, саин...

− Что мой сын? - вскинулся Куцепалый. - Он в порядке? Ты его видел? - покалеченная рука хлопнула по столу. − Где? Когда?

− Все мы живем надеждою, − смирен и глух голос Эйгера.

Глух - да, но смирен ли? Проклятый нищий!

− Мне не нужны надежды, мне нужен мой сын! Можешь сказать, что с ним?

− Он мертв, − не посочувствовал Эйгер. В конце концов, он здесь не за этим. Сочувствовать маркграфу.

− Мертв? - так обыденно. Вроде речь идет о ком-то постороннем, а не Колине аф Поллаке. - Тебе доподлинно известно о его гибели? От кого? - маркграф едва усидел не подхватиться из-за стола.

− Сами сказали, вам не нужны надежды. Их нет у меня для вас.

− А что тогда есть?

− Правда. Горькая. Как и всякая правда.

Знать её тяжело, слышать из праздных чужих уст тяжелее стократно.

− И в чем же твоя помощь? В молитвах? Их произнесено достаточно. В бдениях перед иконами? Моя жена провела не одну бессонную ночь, на коленях моля Всевышнего вернуть ей мальчишку. Ты можешь больше? Сотворишь чудо? Укажешь где искать и найти? Хотя бы....

ˮТело, ˮ - полыхнуло в сердце, но промолчал язык. Поллак даже куснул его - не смей!

− Человеку не отпущено деяние Всевышнего.

− Какое именно?

− Даровать воскрешение.

− Отнимаешь мое время! - обвинил маркграф.

− Я могу помочь, - Эйгер склонился, но продолжал. − Через четыре месяца вашему сыну исполнилось бы семнадцать. Его призвали бы служить.

− С чего пфальцу, − Поллак не уследил усмешку тринитария, − призывать Колина? Хватит службы и в Мюнце.

− Дело не в Колине, а в вас. Вы не поддержали Оттона, когда он управлялся с мятежом.

− Еще один вздумал меня учить! За рекой - братты! Полчища охочих до грабежа и насилия дикарей. Готовых в любой момент вторгнуться в пределы Унгрии. Я не мог снять людей с границы в угоду Лашу.

− Только-то пфальцу забот о Мюнце, и каких-то дикарях с границы, когда во владениях пылает мятеж? Перебей братты всю округу, перережь глотки от старца до младенца, не оставь камня на камне от замков и городков, это меньше бы задело Оттона, чем не оказание ему помощи. А он ведь ждал.

ˮТрусил и трясся, сучий потрох!ˮ - единая, но не объединяющая мысль. Цену Оттону аф Лашу знали оба.

− Я выполнял свой долг.

− Перед кем? Король Редр три года как мертв. Унгрия больше не самостоятельна. Не суверенна.

− И только поэтому мне следовало оставить рубежи без охраны и присоединиться к Оттону? Помогать отлавливать мятежных шатиленов*, не желающих признавать его права? А потом поддерживать за локоток, шлепать королевскую печать на смертные приговоры?

− Под каким углом смотреть, марк*, − тон и обращение Эйгера изменились. − Фактически шатилены выступили не против Оттона, а против короля Моффета. Улавливаешь разницу? Сидя у себя в берлоге, ты упустил три важных момента. Унгрия теперь жалкая провинция Великого королевства Эгль.... Все отдано на откуп Оттону аф Лашу.... Тебя не ахти, как жаловали при прежнем дворе,...

ˮДикарь, каких поискать,ˮ - это между слов...

−...а сейчас и подавно не пожалуют.

− Скажи мне неизвестное!

− Сколько одинаковых песчинок в часах на столе?

− О чем ты?

− Так сколько?

− Все!

− Ошибаешься. Практически не одной. А сколько таких на берегу Взморья?

− Откуда я знаю?

− Одна из сотен миллионов.

− Ты безумен, поп?

− Не более остальные. Твой сын... Я найду замену.

− Мне? Замену? Моего? Сына?

− Не тебе. Оттону. Предъявишь его, как предъявляют золото, доказать платежеспособность. Ведь кредиторам неважно откуда деньги. Одолжены, накоплены или украдены. Они есть и этого достаточно.