Дождь в полынной пустоши (СИ) - Страница 46

Наверное, все было иначе. Огранщик не счел возможным продать свой товар за ту сумму, что предлагали.

Лучший столичный рынок, называли Утиным Сходом. С одной стороны он ограничен стенами монастыря Святого Луки. Святой и при жизни с торгашами васькался и после смерти они у него под боком пригрелись. В монастырь, за умеренную плату, охотно пускали заезжих купцов, предоставляя стол, кров и склады. С востока, с Замостья, рынок запирали разнообразные мастерские и торговый пассаж. С юга выходили три-четыре улочки, обегавшие собор Агафии Огневки. Под патронажем благочестивой матроны, пост мытарей, взимать мзду с торговли и кордегардия охраны. В углу зажат Дом Гильдий, а уж замыкали пространство рынка несколько церквей. Та, что с новенькой крышей, Святого Порра. С высоченной колокольней и огромными круглыми витражами - Святого Хара и невзрачный храмик Святого Преображения. Церковные границы размежеваны улочками до набережной и площади Триумфа.

У церквей не протолкнуться от нищих, убогих и калечных. Простоволосые, в рванье и рубищах, они ноют, канючат, трясут кружками, собирая скупые подаяния. Кланяются, не зная предела в самоуничижении. Многие падают в ноги и ползут за пожертвованием на коленях. Их не жаль. Колину во всяком случае. Нет в душе обжигающего сочувствия и сопереживания, нет щемящего милосердия помочь, ободрить, укрыть, поделиться малым, а то и последним. Ничего такого нет. Кроме брезгливости к грязным рукам, сальным патлам, чумазым лицам, согбенным серым фигурам.

Из притвора св. Хара выползает нечто толстобрюхое и степенное. Среди нищих взрывное оживление. Голодной стайкой кидаются за милостыней, толкаются и пихаются. Смотреть противно, но Колин смотрит. Внимательно смотрит, выделяя зазевавшегося старика. Зазевавшегося ли? В его движениях театральность, в его повадках неуловимое превосходство сценичных героев. У тех, кто носят картонный меч и картонный щит. Тех, кого любят два-три действия и презирают в антрактах и остальное время. Его тщеславие выше маковиц церквей, шире рыночной площади, громче праздничных колоколов. Но в действительности он никто. Он человек живущий прошлым, оно еще не умерло, не заляпалось, не растворилось в унылой беспросветности будней, не измельчало. Старик принуждал себя тянуть кружку через головы собратьев по ремеслу, но вся милостыня мимо.

− Обратите внимание на Святую Агафию, − клирик нашел нужным рассказать подробность. - На колокольню. Колокол в сто пудов весом! Милостивец. В лихую пору его голос предупреждает о беде и сзывает людей к всеобщей молитве. Последний раз два года назад. В Хлебный бунт.

− А не в лихую?

− Отбивают межень троекратным звоном.

− А на этой?

− На Святого Хара? Заутреню, обедню, прочие молитвы. Возвещают въезд в город короля, убытие войска. Ну и по праздникам. Колокол там меньший.

− И потому его зовут Болоболкой, − вставил Вигг.

− Верно-верно, − снизошел клирик до согласия.

− Первое правило - берегите кошели,− предупредил Ллей при въезде на рынок. - У кого они есть.

− Или в них ночует хотя бы грош, − дополнение от Вигга.

Торговали одеждой, торговали птицей, торговали живой рыбой, торговали заморскими тканями, торговали лошадьми, торговали скотом, торговали фруктами и овощами, своими и привозными. Отдельной искрой в пестрых рядах ратное железо. В проплешинах тесных рядов потешали публику жонглеры и акробаты, кривлялись мимы, бренчали и пели песни бродячие менестрели, собирая денежку, скупую и малую.

− Любезный, любезный, − надрывался торгаш - Последняя цена. Штивер! Штивер, что б я пропал. Дешевле не найдешь.

− Десять грошей! - перебивает конкурент, не уточняя анхальтских или карлайрских. - Девять! Давай за девять!

− Работу поглянь! Работу!

− С островов товар!

Покупатель растеряно крутит головой, сильней сжимая кошель, не поддаться экспрессивной осаде. Боится прогадать.

− В том краю восемь просят, - обманул (или спас) Колин растеряху и тот сорвался искать дешевле.

Скары посмеялись над легковером. Так по базару целый день мотаться можешь. Ноги собьешь, себя изведешь впустую, и не потратишься.

Девочка купила у лотошника булку, и тут же быстро жуя, сглотнула. Плохо булка не втрое больше, не насытилась.

ˮЯнамари аф Аранко,ˮ − вспомнил Колин землячку. Капитан их корабля жалел маленькую пассажирку.

Рынок это не только товары, деньги, продавцы и покупатели. Прежде всего эмоции. Они во всем. В разговоре, то спешном, то медленном, то громком, то тихом. В жестах понятных только обменивающимися ими. Во взглядах, пытливых и недоверчивых... Порой эмоции настолько осязаемы, что, кажется, читаешь их. Вон тот лысый жаден. Жаден до тряски рук и дрожи в коленях. Ему жалко штивер, жалко грош. Запроси у него за весь мир медяшку и той ему будет жалко. Рябой продавец - обманщик. Это в крови. Не обманет, не сможет есть, пить, спать. Почернеет и умрет. Вон та женщина в старомодном эннене дотошна. Ей все не так. Расспросами и приставаниями до белого каления доведет и святого.

Редкий случай не обнаружить в общей картине нечто выпадающее из общепринятого, выходящее за рамки привычного, инородное, отличное от прочих. Свойственное человеку и в то же время им же и неприемлемое. Так бывает, когда кто-то поступает против своей воли. Собирается поступить. Когда вся сущность кричит, брыкается и сопротивляется и лишь обстоятельства принуждают игнорировать протест.

Иголка в стоге сена.... Галька на отмели.... Букашка в людском муравейнике...

ˮНадо же!ˮ - удивился Колин воришке, подступающему к крикливому попику. Святой отец спорил с продавцом птицы. Орал так, утки и гуси, испуганно топтались в клетушках.