Дождь в полынной пустоши (СИ) - Страница 99

ˮА вот если бы это были добрые вести? Поверили бы?ˮ − но признала. − ˮСочли меня за сумасшедшую.ˮ

После прощания Колин отправился к оружейнику, отвести душу.

− Уверен у вас есть, чем меня осчастливить.

− Есть-есть, − согласился Кроус и без всяких проволочек выложил на прилавок предмет своей гордости. - Что скажите?

− Ого! - выдохнул унгриец подхватывая алкусы.

Тяжелы. Тяжелы. Почти вес колуна, но это приятная тяжесть. Тяжесть острейшей и прочнейшей стали.

Левый... Алкусы близнецы, но разница обозначена гардами. Колин подумал, клинок с серебряной гардой для левой руки. Не уважают здесь левшей. Осуждают. А за что? За собственную ограниченность? Воздух тяжко завздыхал полосуемый черненным металлом.

Правый... На нем гарда золоченая. На алкусе обидная бессмыслица из рун, дурно скопированная с неизвестного образца.

ˮНикто не знает воинств Господа. Нууууу!ˮ − загордился унгриец принадлежностью к славной когорте исполнителей божьей воли. Что с того что воля неизвестна? Зато клинки востры!

Воздух не просто вздыхал − выл и стенал под черными сполохами, что пес над плотью хозяина.

Унгриец прошелся по лавке, легко и уверенно работая обеими алкусами.

Мальчишка, сын хозяина, да и сам Кроус, в восхищении тянули шеи увидеть. Черные круги завораживали, как завораживает опасное, запретное и смертоносное. Болезненно и остро почувствовать краткость дней и хрупкость жизни.

Резать воздух в пустую грешно. Не уважение к работе кузнеца и к самим клинкам. Алкусы было за что уважать.

Как всегда досталось манекену. Прошлые прорехи в доспехе тщательно заделаны проволокой, на левую строну навешан небольшой тарч.

Храк! Храк! Два удара в крест. Тарч развалился на половинки. Кольчугу просекла длиннющая полоса от горловины до подола. Не броня, а распашная рубаха.

− Двести! - выпалил оружейник, понимая, оба клинка обязательно будут приобретены. - И не уступлю ни монеты!

− Хотите продам свою шкуру! - пошутил Колин, возвращая клинки на место.

− Кожевник ниже по улице, − радостно пыхтел Кроус.

− Отложить их о завтра.

Оружейник сделал удивленное лицо. Даже обидился.

− Не думаете же вы, что я всякий раз таскаю с собой такую сумму. Поэтому... Завтра я их заберу. А это вам, − Колин привычно щелкнул ноблем по прилавку. - За просрочку.

Уже в отличном настроении унгриец прогулялся до Короткого Вала, выбрать место для ночной вылазки. А заодно.... Не все фокусы показаны столичной публике. Лучшие трюки всегда в конце.

− Самого забористого, − потребовал Колин у виноторговца.

Владетель бутылок и бутылей, кувшинчиков и кувшинов, бочат и бочек лишь усмехнулся. Эти недоросли мнят о себе невесть что. Им кисель овсяной хлебать и хлебать, так нет же! вина подавай. Забористого! Но отеческое брюзжание торгаш оставил при себе. Торговля дело полюбовное, зачем отпугивать клиента. Вина, значит, вина.

По соседству, у булочника, Колин купил ароматную поджаристую лепешку, богато сдобренную сыром и черным кунжутом. Не утерпел, укусил за горелый бочок. Не поленился вернуться и купить вторую.

− Берите уж и третью! - уговаривал его хитрован. - Счастливое число!

− А! Давай! − согласился унгриец.

Местом устроить перекус выбрано кладбище Святого Лонгина. Очистил покосившийся камень от шубы мха, подстелил плащ и уселся. Некто Сайрус Бимс не сочтет за неуважение и беспокойство. Каково ему тут в одиночестве лежать? Скукота! За могилой давно не приглядывали и не ухаживали.

Колин раскрошил лепешку и просыпал под ноги. Суетливые воробьи и доверчивые голуби смешались над крошками и крохами. Серые озорные пичуги старались урвать кус побольше. Сизари не жадничали, но и не важничали. К маленькому пиршеству озабоченно приглядывалось ревнивое воронье. Дармовщина и без них!? Сделали круг, сузили второй. Из десятка, подлетел тот, что посмелей или наглей. Сел на ветку рябинки, согнув тонкую весом. За ним, выдерживая дистанцию, последовал собрат. С вяза на клен, клена на вяз. Покракали между собой. Самый голодный или жадный, спланировал с рябины, растолкал птичью мелюзгу, долбанул сизаря, отобрать кормежку. Ворон не желал делиться с иноплеменниками. С подоспевшими сородичами тут же устроил склоку, отстоять сахарную корку лепешки для себя.

Унгриец размаял в труху клок старого мха и кинул птицам. Обманулись все, кроме жадного.

− Погляньте на него, − выказал Колин одобрение разумностью.

Обильно напитав вином мякиш, бросил ворону. Черный нахал слету сглотнул кусок и уставился черным глазом. Одним.... Вторым.... И так и эдак крутила головой хитрая птица. Призывно разинула клюв, торопя с добавкой. Еще! Кр-кр! Еще! Новая порция и снова Черныш (Колин выделил ворона из стаи), оказался первым из первых. Следующую подачку нахальный хапуга сбил на землю и растеребил. Сглотнул большие куски, а крошки оставил подбирать другим.

− Смотри какой выискался, − протянул Колин капающий вином мякиш. − Ну-ка возьми!

ˮИ возьму!ˮ - присматривалась птица хватануть угощение.

− Возьми, другим отдам! - пригрозил унгриец. Птица поняла угрозу. Хапнула подачку и заглотила, задрав голову кверху.

− Кррррр! − выдавило забитое хлебом горло.

− Мало? - спросил Колин жадину и нарочно кинул лепешку другим, вызывая недовольство Черныша.

Тот недобро кракал, в перевалку устремлялся к сопернику и отбивал подачку. Не успевая сожрать, от жадности растаптывал мякиш, мешал с грязью. Чем больше получала угощения, тем более нагло вела себя птица. Вскоре, так-то надежней, ворон безбоязненно брал с руки и норовил долбануть клювом по пальцам, когда подношение запаздывало.